пришлите новость

Комитет против пыток в Башкирии о насилии в полиции и «популярных» пытках

17:00, 30 ноября 2018

Сегодня мы поговорили с юристом и руководителем регионального отделения Комитета против пыток Евгением Литвиновым. Почему и как пытают в полиции, какие пытки наиболее «популярны» в Башкортостане, как себя вести, чтобы тебя не избили сотрудники полиции или ФСИН – читайте в нашем большом интервью.   

Комитет против пыток в Башкирии о насилии в полиции и «популярных» пытках

– Сколько у вашей организации отделений по России и сколько человек в штате регионального отделения Комитета против пыток в Республике Башкортостан?

– У общественной организации есть шесть отделений: в Нижнем Новгороде, Оренбурге, Москве, Краснодаре, Уфе и большое отделение на Северном Кавказе. В башкирском отделении работают два юриста.

– Это ваш основной вид деятельности?

– Да, параллельно я нигде больше не работаю, занимаюсь исключительно правозащитной деятельностью в данной сфере.

– Кем финансируется деятельность Комитета?

– Раньше общественная организация была юридическим лицом, и среди источников дохода были и зарубежные фонды. В данный момент мы являемся общественной организацией без образования юридического лица и, как общественная организация, не имеем на балансе каких-либо средств.

– Это связано с историей, когда Комитет признали иностранным агентом?

– Да. У так называемых иностранных агентов есть два признака: иностранное финансирование и политическая деятельность. И если иностранное финансирование у нас было, то политической деятельностью мы никогда не занимались. Политическая деятельность – это вообще очень расплывчатое понятие, под которое можно подвести любую деятельность.

– Вы до этого работали в оренбургском отделении. Если сравнить Башкортостан и Оренбургскую область, какой регион напряженнее?

– На момент моего переезда Башкортостан однозначно был напряженнее. В Оренбурге обращения, особенно на полицию, были редки, поступало немного заявлений, и в основном они были на незаконные действия сотрудников ФСИН.

lit.png

– Сколько заявлений в месяц поступает в республике?

– Два-три заявления в среднем. В самой Уфе, кстати, очень мало обращений поступает, и то в основном это дела трех-четырехлетней давности. Не знаю, почему так. 

Может быть, сотрудники в Уфе не на всю голову отбитые и делают все аккуратно, не оставляя следов. 

Очень редко поступают жалобы из мест лишения свободы, жалуются, как правило, на действия полиции. Допускаю, что люди просто боятся обращаться.

– Как часто приходится отказывать обратившимся?

– Есть ряд критериев. Основной критерий, об который спотыкаются заявители, – если с момента предполагаемого события прошло более полугода. Дело в том, что мы в этом случае сомневаемся, что можем эффективно помочь, так как спустя время собрать доказательства гораздо сложнее. Мы ведь сами занимаемся сбором доказательств и выполняем работу, которую когда-то должен был выполнить следователь.

– Бывает, что вы беретесь за дело и потом понимаете, что человек обманул вас?

– Ложь – редкая история. Бывало и такое, конечно. Например, когда человек хотел насолить сотрудникам полиции. Чаще бывает, что человек, сам того не ведая, преувеличивает или, наоборот, что-то умалчивает, что довольно серьезно искажает общую картину и только мешает в оказании ему юридической помощи. В основном так происходит с людьми, в действиях которых есть какая-то толика вины. Обычно это случается с заявителями, которые в момент нарушения их прав находились в состоянии алкогольного опьянения. 

У нас даже термин сформировался – «алкопытки»: это когда алкогольное опьянение человека спровоцировало насилие в его адрес. 

– Может ли на решение помочь или отказать повлиять преступление, которое совершил обратившийся?  Допустим, это будет убивший ребенка или рецидивист-насильник.

– Мы не отказываем кому-либо в помощи из-за того, что он плохой человек. Без разницы, пусть хоть кто обратится. Приоритет – права человека. Если уж поднимать моральную сторону вопроса, то сотрудник, который нарушил закон, пользуясь своим служебным положением, ничем не лучше этого преступника.

– Многие считают, что раз человек сидит в тюрьме, значит, он получил за дело. Почти 70% россиян считают насилие и пытки допустимыми в отдельных случаях.

– А как вы поймете, когда можно, а когда нельзя? Допустим, этот человек невиновен, а у сотрудника полиции уже сидит в голове установка: «Я сейчас сделаю комплекс «мероприятий», и он сознается». 

Человек после насилия над ним может признаться в чем угодно и взять всю вину на себя.

В итоге он сознается в том, чего не совершал. А через год-два выяснится, что совершил все это другой человек.

– Для чего полицейские пытают?

– Есть несколько причин. Основная – это палочная система в полиции. Существуют вполне рабочие методики расследования преступления, но на раскрытие преступления порой отводится значительное время. Поэтому перед сотрудником стоит выбор: либо год расследовать ограбление, либо повысить свои показатели и раскрыть дело буквально за пару часов. В признательных показаниях сотрудников, если такое бывает, мы видим одни и те же слова: «В целях повышения показателей своей деятельности мною было принято решение добиться признательных показаний».

IMG_1690.png

Фото: pytkam.net

Свою роль играют также правовой нигилизм и полное непонимание целей службы.

В Башкортостане в феврале этого года был вынесен приговор. В прошлом году в мае к Денису Юмагулову приехали домой два сотрудника полиции и предложили ему проехать для сдачи анализов в больницу: «Если анализы будут в норме – отпустим». Денис с ними поехал, но его привезли не в больницу, а в отделение полиции. Завели в кабинет, показали записи с камеры наблюдения, где якобы изображен он. Потом показали документы по делам, которые сейчас находятся у них в разработке. Юмагулов сказал, что это не он на записи, и отказался брать вину на себя. Далее, по словам Дениса, его избили и он сознался. Сотрудники после этого налили ему алкоголь, он с ними выпил, и его отпустили домой. В нескольких метрах от отделения его задержал отряд ППС, отвел обратно в отделение, где ему дали семь суток административного ареста. Несколько раз к нему в камеру заходили сотрудники и отрабатывали его по другим преступлениям. 

Денис уже наотрез отказывался брать на себя еще какие-то преступления, и его снова стали избивать. После очередного избиения  у Дениса начал раздуваться живот – произошел разрыв селезенки. 

Далее следовала срочная госпитализация, ему провели операцию и удалили селезенку. Затем полгода шло следствие, и сотрудник полиции все-таки признал свою вину, а в своих показаниях указал, что сделал это в целях повышения эффективности своей работы.

– Чем в итоге история закончилась?

– Сотрудник, так как признал вину и выплатил компенсацию, получил четыре года условно. А Денис уехал в тюрьму на два года за преступление, в котором признался в отделении.

– Часто встречается мнение, что «липовые» дела если и заводят, то только на наркоманов или преступников, которые уже «показали» себя в прошлом. «Одним делом больше, другим меньше, а вот простых добропорядочных людей с улицы это не коснется». По вашей практике, насколько справедливо такое суждение?

– Это может коснуться абсолютно каждого. В основном, конечно, мужчины чаще сталкиваются с насилием со стороны правоохранительных органов, случаи с женщинами очень редки. Риск повышается, если ты, например, пьян или у тебя уже есть какие-то судимости. Сотрудник полиции, расследующий дело, сразу очерчивает круг подозреваемых лиц, которые уже привлекались за аналогичные преступления.  Наркоманы в этом плане, конечно, более «удобные». После его избиения у сотрудника полиции будет отличное объяснение: «Да он же наркоман, как вы можете его слушать, а мне не доверять». 

– Нужно ли признавать вину при пытках? Все ли сознаются в преступлениях после пыток и что может случиться с теми, кто откажется подписывать чистосердечное признание? Могут убить?

– Наверное, надо признаваться. Я не могу советовать кому-то терпеть пытки и гарантировать, что после этого все будет нормально. У каждого свой моральный и болевой порог. Допустим, Венер Мардамшин, как он показал в суде, терпел пытки несколько часов. Под конец он сдался и согласился написать явку с повинной, но не смог этого сделать, потому уже не мог пошевелить руками. Я, честно говоря, не помню, чтобы где-то кто-то не сознавался. Если кто-то не подписал признание, то из-за каких-то форс-мажорных обстоятельств: или руки отказали, или сотрудники просто прекратили пытки по иным причинам.

– Бывало, что кто-то умирал?

– Да, неоднократно. Наша организация с нулевых работает, каких только случаев на практике не было.

– Как себя вести, если тебя задержали и ты чувствуешь, что начинается что-то неладное?

– Я могу, конечно, дать некий алгоритм действий. Он немудреный, и его вариации есть в интернете в свободном доступе, можно хранить как памятку. Но в том-то и дело, что все это не сработает. Если сотрудник действительно настроен на встречу с тобой в уютном кабинете в отделе полиции, учитывая, что у него есть полномочия, а у тебя их нет, ты мало что сможешь сделать.

– То есть фраза «Видишь полицейского  переходи на другую сторону дороги» обоснована?

– Иногда да. И то – если ты перейдешь улицу как-то не так, не с той походкой, полицейский тебя задержит, а в рапорте напишет: «Подозрительно себя вел». И это несмотря на то, что человек, чтобы выглядеть действительно подозрительно, должен тащить за собой мешок с чем-то, похожим на тело. В этом есть некая безысходность.

Если сотрудник полиции опытен и настроен «выбить» из тебя признание, он имеет явное преимущество над тобой. Все всегда происходит неожиданно и сбивает с толку. Кто только не побывал в этих отделениях полиции, и чьи только права не нарушались. Это и наркоманы, и алкоголики, и здоровые, простые люди с улицы. Даже сами полицейские подвергались насилию со стороны своих коллег.

IMG_1689 (1).png

Фото: pytkam.net

– Я могу ошибаться, но, кажется, что в других странах, когда случается подобное, происходит некий общественный резонанс и возмущенные люди выходят на улицы. У нас же, несмотря на то, что все всё понимают и доверия к правоохранительным органам мало, все как-то закрывают глаза. Почему так?

– Я не стал бы так фатально выражаться. В России сейчас вполне можно поднять хоть какой-то резонанс из любого подобного случая. В помощь интернет, социальные сети. Огромную помощь нам оказывают СМИ, как федеральные, так и региональные. Каждый второй подписан на паблики подобной тематики. Молодежь все видит и понимает.

– Но ведь про это пишет небольшое количество СМИ.

– Мне кажется, даже этого достаточно на данный момент, чтобы у людей моложе, которые свободно пользуются интернетом, возникало правовое сознание. Я не могу сказать, что мы можем вернуть в круги реальности людей в преклонном возрасте, у которых много стереотипов. Таких ничем не проймешь, у них вокруг одни агенты влияния Запада. Они думают: «Я ничего плохого не делаю, меня никто не трогает, этого достаточно». Когда такой человек сам попадает в подобную ситуацию, то почва из-под его ног выбивается и он уже начинает понимать, что к чему.

– Вы сами работали в полиции. Почему ушли?

– Это было мое решение из-за полного разочарования в системе. Я работал в полиции немного, семь месяцев всего, но этого хватило. Собственно, в первый же день работы понял, что эта система мне не подходит.

– Многие так уходят?

– Да, постоянно. Откройте паблик «Омбудсмен полиции», в котором каждый второй пост: «Я уволился, ребята, поздравляйте меня».

– Это работа так деформирует людей или в полицию идут и остаются люди, изначально склонные к агрессии и насилию?

– Люди приходят, и начинается профдеформация. Самое ужасное, что человек перед устройством в подобные ведомства может быть идеалистом и верить, что сможет все поменять. 

Потом происходит переоценка ценностей, и человек ломается, становится другим. 

Я это на себе в какой-то степени и испытал. Ушел в тот момент, когда начал чувствовать, что работа негативно на меня влияет. Это система, которая заточена под показатели и планы. На сегодняшний, повторюсь, именно на сегодняшний день для людей, у которых нет особых идеалов и способностей, отличный выбор для работы – пойти в полицию и сделать себе там карьеру, заодно получить пенсию.

– Чтобы избавиться от пыток, нужно ведь менять саму систему?

– Систему нужно менять, да. У нас работа точечная, с «наростами» этой системы. А ее можно сломить только «сверху», поэтому нужно привлекать к этому внимание власти. Тогда все будет возможно. В России в 90-е годы армия была хуже даже той же полиции. То, что с ней сделали, как она изменилась за эти годы, достойно внимания. Если попытаться так же поменять ФСИН и полицию, результаты будут видны. Тогда и случаи пыток станут частными.

Сейчас же пытаются выставить случаи с пытками как что-то исключительное и редкое, хотя на самом деле они уже стали нашей обыденностью. Сегодня из ряда вон выходящий случай, когда сотрудник полиции бабушку через дорогу переводит. Сразу и новости появляются об этом. Сотрудник снял кошку с дерева – все, «полиция у нас восстала из пепла». А о том, что каждый день не пойми что происходит в отделах полиции, молчат.

– Комитет сотрудничает с прокуратурой, Следственным комитетом, Уполномоченным по правам человека?

– До истории со статусом «иностранный агент» и конфронтации государства с независимыми правозащитниками сотрудничество было. Мы и тренинги проводили для сотрудников полиции по правам человека, в том числе и в Башкортостане. Сейчас такого нет и не скоро будет, наверное. Раньше в каждом регионе сотрудники Комитета против пыток состояли в Общественной наблюдательной комиссии. С недавнего времени дверь в ОНК для правозащитников начала закрываться.

В целом взаимодействие с подобными структурами очень редкое, и в основном мы взаимодействуем со Следственным комитетом. Когда СК видит, что дело перспективное, они сотрудничают с нами, потому что понимают, что от нас есть польза. Дела Мардамшина и Юмагулова – самые наглядные примеры нашей совместной работы.

09028DEB-7914-4678-9E91-659895BD0943_cx8_cy12_cw85_w1023_r1_s.png

Евгений Литвинов и Венер Мардамшин

– Почему дело Венера Мардамшина вызвало такой интерес у общества и СМИ? Ведь, наверное, были и более страшные и вопиющие случаи.

– Скорее всего, потому что это немного несовременный случай. Читаешь дело, и ощущение, что оно из нулевых. Что бросается в глаза – в этом всем замешан не кто-нибудь, а начальник уголовного розыска. Второй момент – невероятное поведение сотрудников полиции после возбуждения в их отношении уголовного дела. Возбуждается уголовное дело, а потом Венера задерживают, предъявляют обвинение и засовывают в СИЗО. Венера забрали аж из Оренбурга, куда мы его отправили на лечение. 

Вот это какое-то исключительное хозяйское и наглое отношение сотрудников к объектам их посягательств ошеломило больше всего. Сотрудники были уверены, что им ничего за это не будет. 

Резонанс создало скорее не само избиение Венера, а то, что произошло после. Только благодаря общественному резонансу Следственный комитет направил дело в Уфу, поняв, что его нельзя расследовать в самом Нефтекамске.

– Сейчас на Венера не пытаются давить?

– Он с начала 2017 года находится под госзащитой, поэтому опасений, что с ним может что-то случиться, уже нет. Но на него все еще выходят какие-то люди, поступают звонки и предложения встретиться.

– Вам не угрожали?

– Такое часто бывает только на Северном Кавказе, особенно в Чеченской Республике. Мы вот с вами думаем, что у нас тут нигилизм и пытки приветствуются, а в той же Чечне, например, у многих совершенно нет правовой культуры. На их земле десять лет назад война только закончилась, они в принципе не знают, что такое мирная спокойная жизнь. Многих, думаю, даже устраивает это: «Лишь бы не было, как в войну».

Несколько раз нас пытались выдавить из Грозного. Один из последних случаев, когда в марте 2016 года разгромили и подожгли автобус с журналистами и правозащитниками. Мы в итоге прекратили постоянное присутствие в Чечне, работая в основном дистанционно.

8B259F92-BA42-496B-BDEF-0EAD6485CF7C_cx0_cy15_cw0_w1023_r1_s.png

Фото: idelreal.org

– Нет опасения, что ваша деятельность в Комитете может выйти вам боком?

– Всякое бывает, но я особо об этом не волнуюсь. Разве что иногда задумываюсь. Нужно понимать специфику и направленность в нашей работе, в ней есть определенные риски.

– Бывает, что вы беретесь защищать человека, потом на него оказывают давление, и он резко отказывается с вами сотрудничать?

– Нечасто, но бывает. Мы изначально обговариваем условия сотрудничества. Особенно с людьми, которые обратились к нам из мест лишения свободы, объясняем, что его жизнь на какой-то период уже легче не станет, разве что хуже.

Если человек готов идти до конца, мы с ним работаем. Если не готов, то работать с ним мы не сможем. 

Потому что начнешь вести его дело, а он потом на 180 градусов развернется, еще и нас обвинит, что это мы его попросили оговорить сотрудников. Откровенные угрозы больше актуальны для тех, кто находится в местах принудительного содержания. Тех, кто на свободе и жалуется на действия полиции, пытаются, как правило, не запугать, а подкупить. Тот же Денис Юмагулов рассказывал, что к нему кто только не подходил с предложениями отказаться от своих показаний.

– Люди из тюрем, наверное, реже к вам обращаются?

– Да. Если обращается человек из мест лишения свободы, значит, все действительно плохо. Он решился рассказать все правозащитникам, находясь в тюрьме, в маленьком государстве со своими законами, где есть огромное количество способов на него надавить. На такие заявления мы обращаем особо пристальное внимание. Оренбург в этом плане рекордсмен по жалобам на сотрудников ФСИН. В Новотроицке, например, начальник колонии заставлял осужденных строить ему дачу. Если кто-то отказывался, ему угрожали, даже стреляли в его сторону. Этот же человек участвовал в преступлении, где был доказан факт сексуального насилия в отношении заключенного.

– Какие санкции применяются в отношении сотрудников?

– Нельзя сказать, что какие-то жесткие. В среднем три-четыре года лишения свободы максимум. Но само по себе чудо, что удалось дойти до приговора. Опять-таки удача, если за дело крепко взялся Следственный комитет. Без их вмешательства даже этого бы не получилось в вышеприведенных случаях.

– Сотрудник, которого уличили в пытках и насилии, уже никогда не сможет вернуться работать в органы?

– Формально есть запрет на работу на определенное количество лет. Но по факту никто такого человека на работу уже не возьмет. Думаю, и сам человек вряд ли придет обратно. Зачем ему с таким клеймом там работать? Имея свой опыт, какие-то грамоты и достижения на службе, он легко устроится на любую гражданскую службу.

– Предусмотрена ли ответственность для сотрудников полиции, которые лично в пытках не участвовали, но знали про них и не вмешивались?

– Ответственность предусмотрена, но у нас ведь много что предусмотрено. Вообще, сам факт пыток в полиции предполагает введение войск в это отделение. Там все всё знают: дежурный, который допустил и не усмотрел, сотрудник, который видел, который слышал, который стоял рядом и прошел мимо, начальство, которое допустило такое в своем отделе. Сама система при этом без боя не отдаст всех своих сотрудников. Если даже в пытках участвовали десять сотрудников, максимум двоих-троих привлекают к ответственности. Как правило, тех, кто наиболее активную роль играл.

– Какие пытки наиболее распространены в республике?

– Чаще всего встречаются пытки электрошокером.

– Он ведь оставляет следы.

– Оставляет, но он стал популярным методом в последние годы, ведь у сотрудников есть основания для применения таких спецсредств. Помимо пыток электрошокером, чаще просто избивают, нередко без оставления следов на теле. Дениса Юмагулова, например, избили, но не оставили практически никаких следов, кроме пары синяков. Если бы у него не порвалась селезенка, скорее всего, Денис бы во всем сознался и уехал в тюрьму уже не по одному, а трем эпизодам, и мы вряд ли смогли бы ему помочь. Что сделаешь, если нет никаких следов и свидетелей?

– Как много дел удается довести до конца?

– Процент успеха ниже, чем процент неудач. Если получилось – хорошо. Если не смогли – идем в Европейский суд по правам человека. Обращение в ЕСПЧ занимает минимум пять-шесть лет, но если уж Суд принял жалобу, то она обязательно «выстрелит» и будет положительный результат.

– Не возникало желания все бросить и больше не сталкиваться со всеми этими случаями?

– Когда обжалуешь 20-е по счету постановление в отказе уголовного дела, руки опускаются, мотивация быстро теряется. Дела, как у Венера Мардамшина, наоборот, подстегивают и заставляют тебя работать дальше. Чувствуешь ответственность, и в работе появляется драйв.

Башкирское отделение Комитета против пыток находится по адресу г. Уфа, ул Пархоменко, д. 156/3, БЦ «Маяк», 11 этаж, офис 1110. Тел.: +7 (347) 286-02-06, ufa@pytkam.net

Следите за нашими новостями в удобном формате - Перейти в Дзен , а также в Telegram «Однажды в Башкирии», где еще больше важного о людях, событиях, явлениях..
ПОДЕЛИТЬСЯ






важное